Внелимит, 1567 слов. Возможно, что закончено, вычитано, но все же не то, чего хотел заказчик (впрочем, это не отменяет годноты заявки). А возможно, что не совсем закончено — на все воля публики. ангст, херт/комфорт, милота, возможен ООС. и простите, модерация, что однострочник такой однострочниковый. Oomph! — Answer me.
Что-то пошло не так. Исправить оказалось слишком поздно. Контроль кончился даже раньше забитой тревоги. Да ладно, он сам отказался, разъедая дыру в себе собственным самолюбием. Гинозу нельзя назвать эгоистичным. Он положил в «Сивиллу» слишком много: прожитые годы, которые он мог провести в более спокойном, тихом месте, зарабатывая, возможно, даже больше; целая уйма и щепотка здоровья, возможность создавать связи, а то и возможность жить. Он любит систему, подчиняется ей, как самый любимый сын, ожидая, когда же погладят по головке за все, что Гиноза медленно и методично убивал в себе — чтобы быть, конечно же, идеальным. Гинозу можно назвать гордым, самодостаточным, заносчивым и изредка наглым, но никогда — эгоистичным. Гиноза забыл, что на «Сивиллу» работают прежде всего люди, выстраивая себя как идеал работника, и не только родного и почти домашнего Бюро общественной безопасности; забыл — и оступился, споткнувшись и ободрав острые коленки, как неразумный ребенок, радостно хвастающийся, что может кататься на велосипеде без рук, сваливаясь при первом же заезде. Он это вспомнил, когда что-то пошло не так, исправить оказалось слишком поздно, а контролировать себя и психопаспорт, над которым он трясется как умалишенный, оказалось вне собственных сил. Стало происходить очень много, чертов Макишима Шого, натворивший бессчетное количество преступлений вокруг их маленькой команды, Когами продолжает слушаться, но все равно выходит за рамки, которыми так осыпал его Гиноза в целях спасти. Наверное все-таки спасти. А теперь спасать придется самого Нобучику, и это, пожалуй, самое худшее, что может произойти. — — — — —
Answer me, answer me! Should I stay, should I pray for you?
Гиноза поправляет очки, дышит медленно и размеренно, глядя перед собой. Совсем скоро его тоже возьмут на поводок, но перед этим он захотел побыть в старом отцовском доме в последний раз. Он пробегается взглядом по полкам, заставленными всякими побрякушками еще от матери — всякие дамские штучки, вроде духов и косметичек. Находит фотографию, где он еще совсем маленький, «неоперенный птенец» — сколько Гиноза себя помнит, столько и ненавидит это определение, под которое совершенно не хочет попадать, чего бы то ни касалось — берет в руки, разворачивая под разными углами, присматриваясь к каждой детали прошлого. Он осторожно вынимает фото из рамки, сглатывает с дрожью и умиротворяется одиночеством. Ну надо же, когда-то было время, обходящееся без анимации и вездесущей электроники. Наверное, он бы даже заплакал, если бы мог — «не время грустить» вспоминается в голове милым женским голосочком, но для грусти Гиноза, как это ни иронично, всегда находил время. Просто не может выжать из себя слезы, глядя на свою детскую улыбку. Знал ли он тогда, что вырастет… таким? Вряд ли. Гиноза складывает фотографию вчетверо, кладет в карман пиджака и идет к двери. Обычно после таких моментов хочется вернуться назад, наивно полагая, что можно начать сначала, «стать хорошим и добрым», но это не про него. Возможно, он мягкий. Возможно, он безвольный. Возможно, он тот, кто дает ебать себя в мозг лжесистеме, добровольно раздвигая полушария, чтобы лучше входило. Но точно не хороший и добрый. Впрочем, таким он только был; важно только то, что есть сейчас, а сейчас — он латентный преступник, сошедший с пьедестала господства к тем, кого подчинял. Интересно, что будет завтра? — — — — —
I try to extend the line. I try to pretend I'm fine.
— Гиноза-сан! — Акане. Гиноза поднимает усталый, но как всегда строгий взгляд; его плечи опущены, руки неплотно сжаты между колен, и кажется, что он вытягивает шею, как подсолнух, тянущийся к утренним лучам. Это ведь получается, что ему теперь подчиняться молодой, низкорослой девушке, имеющая в десять раз меньше опыта, чем он сам? Весело. -Да, инспектор? – натянуто и вымученно отзывается Нобучика, примеряя новую роль. Яей – спасибо, боже, спасибо ей за безучастное спокойное лицо — практически не обращает на Гинозу внимания, и ему становится чуточку легче. У отца утренняя смена, сейчас — вечер, а Гиноза никому лично не говорил, что его перевели в Блюстители. Ему слишком стыдно, чтобы подойти к каждому знакомому, тыкнуть и сказать: «ты знаешь, я ведь теперь латентный преступник. Можешь уже начать меня не уважать, ага». — Не беспокойтесь, мы все равно будем… — Инспектор Цунемори, вы что-то хотели? — Я только… подбодрить. Как Когами с этим справился? Как Когами с этим справляется? Ну как? — Все нормально, - голос Гинозы сух и официален, как будто он лишь час назад познакомился с Акане, воспринимая ее действительно всерьез. У Нобучики везде есть его личная система; рациональность зашкаливает и наполняет все, к чему он прикоснется, но единственное, чему не хватает упорядоченности — это отношения. У Нобучики все просто: «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак». И всю жизнь так было. Ну, прошлую жизнь, где он был не столько латентным преступником, сколько латентным дураком. Она ему что-то говорит — он едва ли слышит, наблюдая, как Когами, имея такую же привычку держать лицо, как и у Кунидзуки, садится неподалеку. Она его чем-то утешает — он закрывает глаза, потирая висок указательным пальцем, мелко кивая на каждое слово. Она заканчивает совершенно глупым, и наверное Гинозе стало бы лучше, если бы он отнесся к новому начальству хоть на процент внимательнее. Его внимание приковано к Шинье. Перед ним стыднее всех. Так разглагольствовал о правильности, порядке, так подчинял и откровенно грубил, а иногда — даже выдавал оплеухи, подзатыльники, слабые удары в челюсть, не сдерживая ни эмоций, ни праведных мотивов. Гиноза не удивится, если Когами будет упрекать его или мстить за все, что Гиноза ему причинил за все время нахождения в «верных песиках «Сивиллы». О нет, Гиноза не удивится. Гиноза удавится. И это — вполне справедливо. — Наверное, теперь Вы лучше понимаете Когами-сана, да? — Акане улыбается, а Гиноза подпирает лицо рукой, наконец поворачиваясь к ней. У него очень испытывающее лицо, хмурый прищур, и он со старыми, не иссякшими интонациями приказывает: — За работу. А потом они смеются — неловко, но тепло, будто с памятью о былых временах. Даже Яей добродушно улыбается, Когами по привычке закрывает глаза и смеется открыто, хоть и коротко, а Цунемори прикрывает рот ладошкой. Когда все более-менее расползаются за рабочие столы, Гиноза снова смотрит мимо монитора, обращая свой взгляд к бывшему напарнику, а теперь и к бывшему подчиненному. Они переглядываются, Шинья кивает, слегка склонив голову. Гиноза не отвечает. «Теперь все изменится, да?» — как будто написано на его лице. «Да». На языке программирования и информатики, все, что несет собой новую информацию — будь то звук, касание, вкус, или любое другое чувство — называется «сообщением». Гиноза серьезно упустил тот момент, когда они стали перекидываться понятными сообщениями с Когами через одни только взгляды, но думать насчет этого не стал. Так действительно проще, и за каждое «проще» Нобучика будет рвать глотки хоть зубами. Теперь все изменится, да. Важно только то, что сейчас. Все серьезно усложнилось.
Tell me why, tell me why, give me a reason to purify my mind. Tell me why, tell me why, give me a reason to modify my kind.
Для Гинозы выделили отдельную квартиру, находящуюся, как и для всех остальных Блюстителей, в Департаменте, но ноги ведут его по совсем другой дороге, более знакомой, более привычной. — Когами. — Гино. — Мне же… можно войти? Шинья кратко улыбается, отходя на пару шагов и пропуская Гинозу внутрь, закрывая за ним дверь. Достает из кармана мятую пачку сигарет, постукивает пальцем, выбивая одну из рядка — кладет в рот, но медлит закурить. — Без удостоверения следователя и инспектора у тебя меньше уверенности. Начал спрашивать разрешения. — Не надо, — обрывает Гиноза на полуслове, стягивая сначала куртку, потом пиджак. Все вокруг напоминает ему о том, как же бедственно его состояние. Выслушивать глупые советы отца? К черту. Выслушивать лепет Акане? К черту. Выслушивать кокетство Шион? К че-е-ерту. Выслушивать мысли Когами о Макишиме? Пожалуй, лучшее решение на сегодня, и Нобучика поднимает с дивана зажигалку, поднося ее к чужой сигарете, слушая потрескивание тления в тишине. Этим жестом он предлагает отступить от привычной нормы еще раз, но этот же жест несет в себе тонкий знак — «меня не устраивает положение вещей, так что от положения и вещей мы отказываемся». Когами, мать его, прав. Когда Гиноза был при больших правах — он и вел себя раскованнее, как будто между ними никогда не было ни дружбы, ни доверия, ни общих дел. — Я хочу послушать, что ты собираешься делать по поводу Макишимы. — С чего ты взял, что я собираюсь что-то делать? — Потому что я приказывал тебе ничего не делать. — Ты думаешь, что я тебя не слушался? — Я думаю, что хочу тебе помочь. Еще вопросы? Когами снова почти смеется — гордый инспектор Гиноза Нобучика, слившийся в Блюстители, хочет помочь с расследованием дела, которое уже давно закрыли и забыли. Останься он на своей должности — и нет сомнений, что его бы здесь и сейчас не было. Как же между ними все шатается, а. Когами делает первую затяжку, закрывает глаза, выравнивает дыхание. — Ладно. Слушай сюда. Они говорят об этом не один час. Гиноза всегда выслушивает до конца, не отвлекается, обращает внимание, не забывая периодически спрашивать, отрицать и уводить мысли в другую сторону. В этом Гиноза не менялся — а значит, продолжал иметь свое мнение, обсуждая каждую версию со стороны правдоподобности, но находя в каждой недочеты. Когда-то он забыл, что не идеальная машина по переработке информации — и совсем не факт, что Макишима идеален, но в ходе разговора было практически плевать. Главным стало не тема продолжительного диалога, а его наличие. Они уже очень давно не разговаривали всю ночь, не глядя на циферблат времени. Прямо как в старые времена, а, Гино? Гино? Когами тихо хмыкнул, устраивая Гинозу на диване удобнее. Было под пять часов утра, в комнате пахло исключительно сигаретами, а Нобучику срубило в неспокойный сон. Когами сел перед ним на колени, задумчиво разглядывая разглаженные черты вечно серьезного лица; он осторожно снял с него очки, лишая очередного элемента строгости. Вряд ли он мог поручиться, что без очков Гинозе лучше, или еще что-то в этом роде — он молча кладет их на журнальный столик рядом с диваном, единожды проводя рукой по волосам. Когами не нужны слова для того, чтобы что-то, кроме мысли, выразить. Когами прост, как белый лист. Он оставляет Гинозу на диване и уходит в соседнюю комнату, приглушая свет. Выспаться он не надеется — тем более, теперь есть, чем отвлекаться от тайного расследования. Как будто ему снова позволили быть рядом. Should I pray for you?..
Марафон милоты продолжается. 1797 слов однострочниковый однострочник х2 с вставками песни, посредственный и очень частичный ретеллинг сцены из Бойцовского клуба, аж одно матерное слово, джен/пре-слэш и веселье Oomph — Im Licht
Schliess deine Augen. Kannst du den Weg erkennen? Öffne die Pforte Stoss deine Seele auf. Du entführst dich. Du verlierst dich.
Ну вот. Прошел месяц с перехода в стройные ряды Блюстителей. Время то слишком быстро убегало от глаз, помахивая хвостом кометы, то останавливалось настолько, что давало рассмотреть себя в деталях, растягиваясь и тяжелея, как карамель. То ли ничего не изменилось, то ли изменилось все. Контраст между одним нонсенсом и другим имел разительное свойство отличия; привычное осталось в мелочах, но совсем сменило базу. Гиноза теперь не покидает Департамента, и это, наверное, мало что меняет, так как с чувством времени и такта у него всегда было не ахти, а работу Нобучика добросовестно любил и исполнял. Гиноза теперь меньше спит — либо он валится в свою жесткую кровать, падая лицом в подушку и через секунду разглядывая цветные танцы подсознания, либо он просто идет к Когами и они ночь напролет занимаются ничем, кроме как обсуждения сложившейся ситуации, прошедших дней, выполненных заданий и так далее, пока Гинозу не отрубит на самой важной и интересной части разговора, а Когами не уложит его спать прямо на диване, укрывая пиджаком или курткой. Рабочее утро в любом случае начинается с сигаретного дыма — Гиноза встречает его при пробуждении, в офисе или на своей коже; за время, которое они с Когами проводят вместе, никотин успел впитаться в клетки, но Нобучика был не то чтобы против. — Я снова провонял твоими сигаретами, — злобно говорил он пять раз на дню, и каждый раз Гиноза приподнимал руки, глядя на подтянутый пиджак. Обычно так делают, когда обливают ушатом воды, давая струйкам свободно стекать. — Ну не стой со мной, — спокойно отвечал ему Когами те же пять раз, не двигаясь с места и тем более не прекращая затяжек. После такого Гиноза действительно отодвигался, а то и вовсе уходил, отъезжал на стуле или отстранялся, но через неопределенный промежуток времени вновь оказывался рядом и вновь ругал за сигареты. Спасибо, что хоть не ломает. Спасибо, что хоть вообще общается. Нельзя назвать Гинозу хмурой тучей; то есть, можно, но только указывая на времена, когда он был следователем, а не исполнителем грязной работы. Первую неделю Нобучика просто приходил в офис, падал на кресло и молчал, бездумно щелкая мышкой, слепо водя курсором по монитору, не обращая внимания на происходящее за пределами компьютера. Он отвечал сухо, коротко и официально лишь когда его спрашивали, практически не задавал вопросов и не смотрел никому в лицо. Депрессию, которую мешают в одной ступке с апатией, подсыпая пепел от сожженных нервов — тот еще порошок хорошего настроения, но Гиноза чувствовал исключительно это, не стремясь к новым ощущениям. Закрылся. Заперся в себе, повесив на дверь увесистый замок без намека на скважину или электронную панель — ни кода не введешь, ни ключ не подберешь. Остается только сбить. — Ты знаешь, что теперь тебе нужно физически упражняться? — спросил Когами в конце рабочего дня. — Зачем? — голос Гинозы, имевший раньше хотя бы повелительные нотки, растерял весь цвет. Совершенно прозрачный, тон не менялся. — Потому что пистолета может не хватить, — у Шиньи за плечами гораздо больше боевого — именно боевого — опыта, но когда дело касается советов, Гиноза привык пропускать информацию мимо ушей. Нобучика только поднял пустой взгляд, сводя брови вместе в ироничном жесте. — Не беспокойся, хватит. Я не первый день работаю, а если ты не забыл, совсем недавно я даже был твоим начальником. — А два года назад — напарником. И что с того? Тренировки важны. Спроси у старика, если мое мнение ничего не значит. — То есть, ты считаешь, что мне нужно чье-то мнение? Ты меня не уважаешь, Когами. — Пока что только не беспокоюсь. Гиноза неопределенно пожал плечами, показывая, что разговор потерял для него смысл и ценность еще с первой реплики. Ментальная отправка сообщения, означающая лишь «мне плевать, что со мной будет в следующую секунду – а ты мне о каких-то упражнениях». Когами молча тянется к пачке, но закуривает, уже выходя из офиса, кидая последнюю фразу, как мяч за спину, не оборачиваясь: — Только попробуй сдохнуть, Гино. Только попробуй. — Угу, — провожает его безразличие, врезаясь в закрытую дверь. Гиноза снимает очки, ложится лицом на прохладную панель, закрывает глаза — прислушивается к себе. Вокруг меняется абсолютно все, кроме его поганого состояния, из которого он не может вылезти — или не хочет за неимением опять-таки смысла. У него нет псиного нюха на преступников, все грустно с телесной подготовкой, «пистолета может не хватить» — не бодрит и не придает жизни никаких оттенков. Кроме темного. Оттенка его психопаспорта. Зато теперь за ним не стоит так пристально следить — все, он вышел за лимит, сломал его, и не может вернуться на светлую сторону больше. Как бы ни хотел очистить свое имя теперь. Гиноза закрывает глаза и расслабляется, стараясь не думать ни о чем, сливаясь с тишиной мирным дыханием.
Kannst du dich im Licht erkennen? Fühlst du, wie die Nacht regiert? Lass in dir das Feuer brennen. Bis sich deine Angst verliert.
От переулков всегда веяло нехорошим. В переулках всегда рассказывают сказки, которыми можно запугивать взрослых и уж тем более ни за что нельзя рассказывать своим детям. Переулки – как мосты между одной частью мира с другой, и вставая на этом мосту, ты теряешь право на свою жизнь. От темных узких переулков, таких манящих опасностью ночи, веяло чем-то катастрофически нехорошим, но выбора не остается. И он делает шаг, сжимая в кулаке Доминатор крепче. Еще один шаг, прислушиваясь к тишине. Третий шаг, и теперь нет сомнений, что в переулке кто-то есть – этот кто-то пока только Гиноза. Четвертый шаг, приносящий спокойствие. Пятый шаг — бдительность машет ручкой, ретируясь. Шестой шаг, а вокруг все еще никого, и переулок вот-вот кончится. Япония слишком живая в любое время суток. Седьмой шаг; рука с пистолетом опускается, ничто не предвещает. Восьмой шаг… а свет был так близко. На девятом шагу прочная тяжелая рука сжимает глотку Гинозы, вталкивая его в стену ближнего дома. Некто выбивает Доминатор и отшвыривает ногой в тьму — некто больше и шире Гинозы в два раза, и кольцо из толстых пальцев умело душит. Нобучика не может выдать и звука, но не от шока или внезапной потери дара речи — ему не хватает сил даже на слабый вздох, поэтому Гиноза безвольно болтает ногами в воздухе, стараясь спихнуть преступника в сторону. Его держат всего одной рукой — кадык испуганно вздрагивает, когда кулак метит в глаз, но попадает в челюсть. Ему что-то говорят — а он снова отключился от внешнего мира, не слышит ничего, кроме бухающего в ушах сердца, отбивающего по вискам молотами кузнеца. Снова ударяют, надеясь, наверное, убить, а может, просто вырубить и ограбить, а может, избить и отпустить — Гиноза не догадывается, что на уме у соперника, поскольку все умственные процессы нацелены на выживание. Гиноза вцепляется руками в чужой локоть, впивается ногтями — в голове звоночком разносится истерический смех: ну да, он всегда вовремя стриг ногти, да и вообще никогда не запускал свой внешний вид. Ему разбивают губы, почти ломают челюсть; воздуха не осталось в легких, темнота протягивает руку и гладит льдом по щеке. А потом все обрывается. Просто берет и обрывается, брызгая в лицо Нобучики кровью, пачкая стекла очков и заставляя жмуриться. Рука, что сдерживала его, распадается на фаланги и падает вниз. Гиноза тоже съезжает, истошно кашляя, закрывая себя локтями и коленями, хватая дорогой воздух жадно. Он бессильно смотрит рассеянным взглядом вперед — пока его снова не дергают наверх, но уже куда дружелюбнее, поддерживая за плечи. — Ты как? Гиноза не отвечает, не сопротивляется, не протягивает руки к спасителю, не благодарит — только старается выровнять дыхание и поставить скользящие ноги на асфальт. Чужие ладони берут его лицо, подвигают ближе, разглядывая в темноте. Когами тихо выдыхает, помогая Гинозе стоять. — А я говорил. Жить будешь. — Нормально, — невпопад и запоздало отвечает Нобучика, шлепая за Когами. Он снова умудрился попасть в ситуацию, где его нужно срочно спасать, вытаскивать из самой глубокой задницы, в которую только можно загреметь. Гинозе стыдно, злобно и немного тепло; это не та пожирающая пустота и апатия, но тоже ничего хорошего. Они доходят до Акане, стоя под тусклым ночным фонарем. — Гиноза-сан, вы в порядке? Молчит. Только подходит к Цунемори ближе — уже самостоятельно, без помощи Шиньи — и наклоняется к ее лицу, усилием воли раздвигая губы. У него не рот, а сущая красота: зубы чудом оказались на месте, но окрашены кровью настолько, что вязкие струи выпадают из развороченных губ, стекая по подбородку. Казалось бы, простой жест, означающий «я сейчас не в состоянии говорить», а вокруг — мертвая тишина, по плотности напоминающая желе — резать на куски можно. Тишина, пары удивленных — или не удивленных — глаз, тихий ужас на лице Акане, и хотя Гинозе невыносимо больно, он улыбается. Ему доставляет некое незнакомое удовольствие делать так с молодой следовательницей, наблюдая, как она отшатывается назад, но быстро находит себя и робко извиняется. Гиноза выпрямляется, презрительно смотрит на подъехавшую машинку с аптечкой — разворачивается к полицейскому черному грузовику, дожидается распавшихся дверей и заходит внутрь, приваливаясь спиной к железной стенке. Задание выполнено. Потерь нет. Все живы-здоровы. Все просто заебись. Когами молча кладет руку на колено Гинозы, успокаивающе хлопает пару раз, убирает и тишина сохраняется вплоть до родного офиса. Гиноза давит в себе тихую истерику каменным лицом и мечтает оказаться в душе.
Finde die Wahrheit, Lass deine Seele brennen, Öffne die Schleuse, Nichts halt dich jetzt noch auf.
Гиноза тянет тишину как может, сложив руки ладонь к ладони и склонив над ними голову, не смея поднять взгляд на Когами. Он благодарен, он благодарен сверх меры, и эта очередная странность заставляет внутри все дрожать; Нобучика подбирает слова и ждет, когда Когами спросит, что ему в очередной раз нужно. Его бывший напарник не любит длинных пробелов, а Гиноза без них просто не может. Он расслабляет узел галстука, выдыхает, поджимает губы, закрывает глаза. — Не ломайся, Гино. — Я хотел сказать… Я хочу сказать… Ты прав. Ты был прав. Ты всегда оказываешься прав, заставляя чувствовать себя бесполезным лузером, но я еще хочу сказать спасибо. Спасибо. Шинья внимательно разглядывает лицо напротив, придает взгляду задумчивость. Потом медленно кивает, как будто находит осознание, но отвечает так, будто не слышал ничего, что сказал — Когда собираешься начать заниматься? — Завтра. Наверное. У Нобучики на шее остался четкий след чужой хватки, на губах – красные рваные следы, выделяющиеся на бескровных губах. Благо, медицина их времени научилась справляться с болью любой степени, как и устранять раны, ускоряя заживление тканей. Зубы Гинозе тоже быстро исправили, чему он отдельно был рад, хоть и пришлось денек потерпеть. Ра-а-ад. Встряска в том злосчастном переулке, может, не вернула Гинозу в себя, но хоть направила на нужный путь. Что-то вроде «раз уж жизнь обязывает идти так — черт с этим, можно и сходить пару раз», но означает это куда более глубокую суть: Нобучика наконец принял жизнь такой, какой она теперь есть, и старается соответствовать новым требованиям и нормам. Это пойдет ему на пользу. Восстановление после саморазрушения. Маленькая победа над собой. — Так и быть, помогу тебе вначале. — Я тебя не просил, вообще-то. — Без меня еще больше покалечишься. — Ты снова меня не уважаешь. — Ага. Точно. Иди-ка ты спать, Гино, пока тебя снова не увело поговорить на тему прошлого и о том, какие все вокруг идиоты. — Но все вокруг идиоты. Кстати об этом…
-
-
07.03.2013 в 02:17ангст, херт/комфорт, милота, возможен ООС. и простите, модерация, что однострочник такой однострочниковый.Oomph! — Answer me.
1/1
-
-
07.03.2013 в 02:17-
-
07.03.2013 в 02:19-
-
07.03.2013 в 02:21я просто того этого
нехороший, в общем
-
-
07.03.2013 в 03:05да забейте, вы вообще видели на этом фесте хоть один однострочниковый однострочник?
Админ
-
-
07.03.2013 в 03:08уйди, наваждение, я и сам знаю!
Админ
ну есть парочка, но мы же чтим правила и все такое... такое однострочниковое
автор
-
-
08.03.2013 в 06:43однострочниковый однострочник х2с вставками песни, посредственный и очень частичный ретеллинг сцены из Бойцовского клуба, аж одно матерное слово, джен/пре-слэши весельеOomph — Im Licht
1/2
-
-
08.03.2013 в 06:45-
-
08.03.2013 в 06:47-
-
08.03.2013 в 11:36-
-
11.03.2013 в 23:30Особенно понравилось столь живое отражение внутреннего состояния Гино.
не заказчик
-
-
05.04.2013 в 06:48